К 9-му мая

… Как-то очень давно мы сидели и выпивали: мой отец, я и отец моей первой жены. Так скромно, в узком кругу, меня провожали в Африку на тайную войну. «И все же, - сказал мой отец, - я не жалею, что воевал». Мой отец не был сентиментальным человеком, но в ту минуту он будто увидел свою молодость, и его лицо приобрело какое-то особенное выражение. – «Да, - ответил отец моей первой жены. – У нас тогда многие с убитых немцев снимали часы, брали портсигары, а я не брал. А сейчас думаю – может быть, зря». Сказал – и тоже погрузился в свои воспоминания.
Мой отец при Сталине назывался «фронтовик», а при Брежневе – «участник войны». Хорошо хоть при новых властях – «ветеран». Во время Отечественной войны, боюсь, и слова такого не знали как «ветеран». Хорошее слово, но представляет собой кальку с английского «veteran». Так в Америке называли тех же фронтовиков, ребят 20-ти лет от роду, вовсе не стариков.
Но все же лучше, чем «участник». Главное не победа – главное участие, так писали на плакатах в школьных спортзалах. Участник соревнований – еще туда-сюда, но участник войны!
Мой отец был простым пехотинцем, хотя мечтал быть летчиком. А мой бывший тесть служил по политической части, комиссаром, как Брежнев. Участвовал в войне.
Слава Богу, я застал еще фронтовиков, а не участников, застал почти молодыми, да можно сказать – молодыми. Например, ничем не примечательных московских рабочих. На улице в те годы их хватало, скромно одетых, молчаливых, невысоких ростом. А в парном отделении Краснопресненских бань я видел огромные шрамы на их спинах, боках, груди. Видел их согнутые непосильным трудом спины.
И никто не жаловался, не ныл. В нашем дворе жил дядя Петя, серьезный, крупного сложения дядька, без одной ноги. Он занимался какой-то ответственной работой и ездил на инвалидной машине. Были тогда такие крошечные автомобили, едва ли не на трех колесах, я не могу даже их сравнить ни с чем. Их давно уже нигде нет. Он иногда, очень редко, напивался пьяным и только тогда плакал горькими слезами и буянил. А так работал, жил, содержал семью, ходил на костылях в костюме и галстуке.
И женщины тоже не ныли, хотя одна тетенька в нашем дворе постоянно не то чтобы икала, но вроде того. Она попала под немецкую бомбежку и с тех пор у нее это началось. Но она была еще молодая, красиво одевалась, и кавалеры у нее были. Тоже побывавшие под обстрелами и бомбежками.
А в нашей квартире одна соседка кричала другой на кухне: «Да над нами немцы на бреющем летали!» - «Жаль, - отвечала ей другая, - что не сбрили тебя совсем!». Бреющий – это имелся в виду так называемый бреющий полет, когда самолет пролетает прямо над головой, с ревом, со стрельбою. Впечатление от такого бреющего полета самое ужасное.
Какие классные дядьки и тетки они были! Что-то в них было большое и простое, серьезное и веселое. «Мы в Берлине с поляками выпивали, - рассказывал дядя Гриша, - они нам доказывали, что Берлин взяли они, а не русские!» - И так весело рассказывал! И такой симпатичный был, с кудрявым чубом.
Были и другие – неразговорчивые, бледные. Особенно много неразговорчивых и бледных было среди немолодых женщин. Они с утра до вечера стирали белье, варили на плите обеды, ходили по магазинам, а если к тому же еще работали на фабрике, то сверх того работали на фабрике. И смотрели за детьми.
Вот только поумирали они как-то быстро, и веселые и молчаливые.
А потом началось. Откуда-то вылезли невзрачные мужички, сплетники и интриганы, а с ними бабы, рыхлые и лицемерные. И Москва стала понемногу другой. Какие тогда были в ней чистые улицы! А вокруг газонов стояли низкие заборчики, деревца белили известкой до середины ствола – и повсюду цвели цветы, очень простые цветы: ноготки, настурции, золотые шары. Я был совсем еще ребенком, но помню все это, как будто вчера увидел в последний раз.
В Африке меня однажды отправили в клуб при посольстве, петь в хоре на концерте самодеятельности в День Победы. Я только что вернулся из командировки - и на репетицию. Петь мне не довелось, потому что через неделю я опять уехал. Так вот, на репетиции вместе с нами разучивали песню болгары - мужчины и молодая женщина. Они тоже всесте с нашими репетировали. Я стоял в заднем ряду, а передо мной - двое посольских, муж и жена. Они не пели, а в полголоса разговаривали о завозе новой партии продовольственных товаров в посольский магазин. Пока, наконец, болгарка не сказала им с возмущением: "Как Вам не стыдно! Это же Ваш праздник!" В 1984 году, весной, я был в Одессе, на курсах для молодых специалистов. Гуляя по городу, я забрел на вокзал. К перрону как раз подошел поезд, и навстречу мне двигалась весьма странная публика: мужчины в годах, и все сильно поддатые. Примерно такая же публика их на перроне встречала. Вот один спросил другого: «Вы уже освободились? А мы на прошлой неделе освободились». Очень странный разговор.
И тут я увидел красное полотнище, натянутое поперек перрона, а на нем слова вроде «Привет!» и «40-лет освобожде...
Текст превышает допустимый размер, нажмите сюда, чтобы просмотреть текст целиком