Трактат о московских нищих

Принято почему-то считать, что нищие появились в Москве в одно время с «Мерседесами», а до того ни нищих, ни иномарок в Москве не было. Я абсолютно не понимаю такую логику. Мне непонятно еще, почему «Жигули» 1-ой и 3-ей модели («копейка» и «трёшка») не попали в число иномарок, хотя они в чистейшем виде итальянские «Фиаты» («Фиат-124» и «Фиат-126», если мне память не изменяет).
Итак, я начну мой трактат о московских нищих с эпохи, к началу которой с московских улиц только-только исчезли американские военные грузовики «Студебеккер», военные джипы «Виллис», лимузины «Паккард», трофейные немецкие «Опели» и «Хорьхи» и двухэтажные английские автобусы. Зато появились грузовики «ЗИС» (подробно срисованные со «Студебеккеров»), лимузины «ЗИС» (срисованные с «Паккардов»), легковушки «Победа» и «Москвич» (в прошлой жизни «Опели»), а также чехословацкие «Шкоды» под своим настоящим именем.
В ту эпоху, то есть, лет 55 назад, по Москве скитались два вида нищих. Первый вид – это погорельцы. В Москве тогда еще стояло множество деревянных домов, поэтому душераздирающие истории о пожарах, в которых сгорело дотла нажитое добро, имели под собой реальные основания и выглядели очень правдоподобно.
То есть, сидите вы дома за столом или на диване, и вдруг в дверь раздается звонок. Квартиры тогда в Москве были чаще коммунальные, и если соседи не дружили между собой, а звонков прозвенело два, то есть визитер явно пришел не к вам, потому что под кнопкой звонка написано на табличке «Перпендикуляровым – 1 звонок, Агугин В.Б. – 2 звонка, Сикосьнакосева А. – 3 звонка», и так далее, то вы сидели себе дальше на диване, читая газету, и не думали даже пойти и открыть дверь.
Обычно, впрочем, звонок звенел всего один, зато страшно длинный. То есть, визитер явно пришел не по частному делу, а вполне может быть, что по государственному. То есть, пришел водопроводчик, или участковый милиционер или почтальон с телеграммой, да мало ли кто. Поэтому дверь открывал первый подвернувшийся взрослый или кто-то из детей, бегавших по коридору.
Если перед этим предусмотрительно спросить через дверь: «Кто там?», то из-за двери раздавалось в ответ невнятное бормотание, которое вполне мог издавать водопроводчик и даже участковый. Открыв дверь, вы видели в полумраке лестницы одну или две жалкие фигуры, закутанные в ужасное тряпьё, одна фигура обязательно побольше, другая поменьше, и на ту, что поменьше, вообще без слез взглянуть нельзя. Фигура побольше начинала бормотать про пожар и погорельцев, фигура поменьше молча хлопала глазами или сопела носом.
Москвичи тогда, надо сказать, относились к нищим очень хладнокровно. Московская интеллигенция не подавала нищим из принципа, а некоторые решительные граждане так вообще дерзко советовали им: «Иди лучше работать!». Подавали нищим чаще всего обычные обыватели, которые открывали погорельцам дверь прямо в пижамах средь белого дня, либо в стареньком фартуке, под шум кастрюль на плите. Подавали, впрочем, довольно равнодушно и немного, и не расположены были слушать сбивчивые благодарности погорельцев, закрывая двери перед их носом.
Даже эти сердобольные обыватели в пижамах и фартучках в своем большинстве не верили в душе, что к ним пожаловали настоящие погорельцы, а не пройдохи – и чаще всего были абсолютно правы.
Второй вид нищих – это инвалиды и фронтовики Отечественной войны. Если погорельцы ходили по домам и звонили в двери, то военные нищие собирали милостыню в пригородных электричках.
Выход нищего – инвалида Отечественной войны выглядел гораздо драматичнее выхода бормочущих погорельцев. Иногда нищий инвалид даже распевал что-то надрывное, вроде «Товарищ, товарищ, болять мои раны, болять мои раны в груди» (взято из фольклорной пародии тех лет). Обычно его с одной стороны - или с двух - подпирали костыли, и так он шел на костылях в проходе между сиденьями в электричке, надрывно пел или надрывно рассказывал про бои на Одере, где его ранили немцы. Маленькие дети очень пугались.
И было отчего. Выражение лица у такого нищего было точь-в-точь, как у Бориса Годунова во время арии про «кровавых мальчиков в глазах», а перегаром от него (от нищего, а не от Бориса Годунова) веяло таким сильным, что дух захватывало. Одевались нищие инвалиды не в военную форму с головы до ног, а непонятно во что, но какая-то деталь военной формы обязательно присутствовала, обычно галифе, или гимнастерка, или шинель. На груди у нищего инвалида блестели одна-две медали и скромный орден. Погоны, как правило, отсутствовали.
Публика в электричках подавала инвалидам охотнее и больше, чем погорельцам, хотя в глубине души тоже не верила, что инвалида на костылях вправду ранило в разведроте на Одере, а не в зоне на лесопилке, или просто заболели у него ноги с перепою, или вовсе ничего у него не болит, а костыли он носит вроде как Борис Годунов на сцене носит скипетр и меховую шапку с золотом. Но глубочайшее похмелье и жажда инвалида вызывали у мужчин в электричке настоящее сочувствие.
И вообще, люди под...
Текст превышает допустимый размер, нажмите сюда, чтобы просмотреть текст целиком