СКЛОНЕНИЕ ПО МАМЕ

(памяти моей мамы Лилии Николаевны Пух)

Именительный

Что мы оставим памяти:
дом под ореховой крышею,
мальвы на скошенной пажити,
иволги песню неслышную,
плат, закруживший узорами,
ниткой тревожною вязаный?..

Жаль… но метель беспризорная
черной гадалкой предсказана.

Вьющейся томною ленточкой
жизнь, словно речка весенняя,
схлынет… останутся веточки
вербной поры воскресения.

И ледяную с топазами
мальчик без роду и племени
горстку конфет ткнет за пазуху
с холмика с обозначением:
«Здесь упокоилась Лилия
с миром, земля будет Пухом ей…»

Плачет береза в бессилии
сгорбленной белой старухою…

Родительный

Мама ушла… Осень рано
грузди посыпала солью.
Тризны сентябрьских сопрано,
песня «Рябины» в застолье…

Словно неведомый странник
бродит душа моя нищей,
там, где заоблачный всадник
гладит рукой пепелища.

Где перелетною птицей
мама, прощаясь навечно,
мне обещала присниться
в хатке над белою речкой.

Где под «антоновкой» старой
куры в насест превратили
шапку-ушанку… и пара
пела о русской рябине…

Пела, как в старости кроткой
вишня грустила, стекая
сладким рубиновым соком
прямо на крышу сарая…

Пели «Цикады» и «Вьюгу»,
пели на зависть дуэтом
мама и папа… и руки
он целовал ей при этом…

Мама! Зачем же так скоро
в этот поток телефонный
самую главную ссору
ты продышала неровно?

Самую важную новость
ты сообщить мне забыла:
то, что сентябрьская полость
взорвана... где-то… могилой…

Дательный

Я отложила эту боль
до завтра… нет… до послезавтра…
Давай, поговорим с тобой…
-- Ты знаешь, смерть всегда внезапна…
-- Как жизнь?.. Где тысячи огней
несут дары Святого Эльма
на мачты древних кораблей?..
-- Да, знаешь, жизнь всегда мгновенна…
-- Как смерть?..
-- Нет, та бывает зла,
бывает долгой и упрямой…
я столько дней ее звала…
-- Мы не пускали ее, мама…
-- Я столько лет боялась тьмы,
боялась черноты сугробов,
боялась белой тишины,
которая коварна… чтобы
подкрасться тихо, не дыша,
сады дождям доверить слепо…
А вот теперь моя душа
зовет ее… Я вижу слепок
Его ступни… на дальний холм,
что в озарении лучистом,
Он был однажды возвращен
в тот Божий дом… прозрачный, чистый,
где так покойно, как во сне,
и детства неподкупный голос,
и что-то сладкое во мне
растет, уходит в тонкий волос
небесной гривы золотой,
потом -- в спираль… Легко и дивно
струюсь… и чувствую покой…
И смерть… люблю... уже – взаимно…

Винительный

Что ж ты наделала…Так вот… и просто…
жизни моей не проросшее просо –
в тень, где не выжить и стойкой рассаде…
Боже, в каком же ты строгом наряде!

Где ты?.. Ищу… но сегодня -- туманы
эхо сварили в березовой манне.
Мама… зачем?.. Я кричу от досады!
Разве так можно? По всходам – и градом?..
Что ты наделала? Как так случилось?..

Знаешь, а осень вдруг словно взбесилась,
бабьим теплом прокатилась по саду…
Мама… Не я с тобой… там, за оградой…

Знаешь, с сестрой мы в звонках ежечасных
плакали медленно… словно от счастья…
плакали сдержанно, словно с рассветом
снова подымешь ты кухни секреты,
снова пирог… или запах «глаголей»…

Мама… зачем?.. Мне так тесно от боли,
я так давно различать разучилась
лица беды… Мама… что-то случилось?..

Творительный

Мне стало за тебя спокойно
в оранжерее книг и писем,
а прежде было очень больно
при слове «мама», оттого,
что много лет мой голубь белый,
предпочитая только выси,
не опускал крыло на землю,
где «крыша дома моего».

Мне стало за себя спокойней:
уже не нужно пересолов,
уже не требуется сонной
обид расчерчивать круги,
за много лет мой голубь белый
насобирал церковных звонов
и, запекая туч просвиры,
пустил полнеба на торги…

Предложный

Завернусь в одиночество странного серого сна,
в разноцветное детство уже не уйти босиком
по траве-мураве, где под гимн просыпалась страна,
и какую-то «Правду» в подъезд приносил почтальон.

Где субботами мама сажала за праздничный стол,
и сердился отец, если кто-то посмел опоздать…
Кременчугский залив от цветения был как рассол,
а горячий песок заставлял до воды танцевать.

Где над Росью всходил кипяченый в лазури рассвет,
красноперые рыбки клевали в минуту до ста,
и мальчишка смешной подставлял под грозу табурет,
дотянуться мечтая до радуги, как до моста…

Завернусь в одиночество серо-пуховой тоски,
под альбомною замшей спрессованы годы потерь,
серебрятся пылинки, сплетая лучи в волоски,
что проникли сквозь холст… с очагом, маскирующим дверь.