Осеннее Горшков Олег)

Тысячелицей, впавшей в осень, улицей
идти и замечать, как легок шаг,
скитающимся ветром захлебнуться,
кроящим, что ни миг, иной ландшафт.
И слушать, как пытается не сбиться
усердный дождь, бубнящий алфавит
младенчества – ещё всё может сбыться
от альфы до омеги. Осень длит
свою непостижимо заводную,
свою неисчерпаемую речь.
И город тонет. С ним идет ко дну и
вотще идущий улицей… Беречь
его не нужно, да и не поможет.
Вот-вот прощённой болью стиснет грудь,
и он на ворох листьев, как на ложе,
приляжет на мгновенье отдохнуть…

***
Всё, так или иначе, облетит,
как сад мой днесь. Не выплавив итога,
за час сгорает осень. Некрологом
рассыпан снега первого петит.
Безвременно утраченная боль –
едва обрящешь, вновь ищи ab ovo.
Горчит вино из паданцев садовых,
и бабочкой в янтарь заката бог
безверьем погружен. Моим «прости»
не расколоть небес остывших камень,
пью за помин любви, напьюсь за память,
которой жить. Как мягкий снег в горсти,
всё, так или иначе, стает, всё –
избытым станет, не приблизив к сути.
Иная боль придет на смену грусти
в осеннем хокку позднего Басё…

***
Отбившись от ветвей постылых, листья
летят всё дальше ввысь, к недостижимым,
казалось, лужам, и упрямо длится
дежурная, глухая одержимость
толкущихся дождей. Они похожи
своей тоской на избы в захолустье.
И смерти всюду больше, похорон же –
в пределах нормы. Вновь до крыш захлюстан
мой город – он всё клянчит, попрошайка
хламиды белой, чтобы хоть отчасти
прикрыть свой срам и вновь незримо шаркать
по осени, он сам себе ручаться
теперь навряд ли станет, что не призрак,
а существо из плоти, камня, глины.
Что в осени казаться может присным,
опричь её самой? – лист тополиный,
отбившийся, избывший боль и слабость,
взлетающий всё выше - в небо лужи…
Стать сущностью осеннего листа бы,
и больше никаких даров не нужно.