Двадцать пятое октября

Я выпростал из недр гортани голос, отдал певчим,
Протяжно верующим в веру, в мир иной.
И знал, что срам безумства на крови, вдруг, станет легче,
Что нас услышат – в прорве неба с глубиной.

И лики, сами заточённые в оклады, пели
Акафист вызова – вольготный, яркий, горстка свеч
Раскачивалась пламенем и вторила капелле,
Как пело утро! В унисон! – Как всех сберечь

От веры в бога мёртвых, в твёрдый полумрак религий
Людьми придуманных от горя и потерь?
Громады древности передвигал во мне Вергилий.
Шёл, с языком наружу, нёс Эйнштейн портфель...

И стрельчатые мысли-на-Нерли, взмывали клином –
Над лбом расшибленным в дверь Неба, дальше, ввысь!
Жизнь, приторный проветрив ладан, в облике былинном
Скорбь миновала... Как же счастье заждались –

Мы все, мы, вышедшие в дальнюю дорогу к звёздам,
Летим Снегуркой над костром, нас нет уже
На красном поле жатвы русых кос, нам воздух роздан
Через плечо в подсумках, совесть неглиже

Бредёт, избитая до полусмерти, сколько можно!
Я голос высвободил в жизнь и вышел вон
Из веры с потолком! ... Ко мне прижались осторожно :
Слепая девочка, старик и море, мерный звон.

В обнимку падал я... В высотах глубины – строй певчих,
Строй перелётных слов, взор потерпевших глаз
Предстательствовали пред тишиной и стала легче
Снов невесомость на подушке в ранний час.