Вздымая парус

Правдоподобие художественного вымысла – граница, за которой бывают немногие, за которой таится что-то колдовское, безудержное, неподвластное даже мастерству – и именно это «заграничье» составляет совершенство перевода с «небесного» на «поэтический».

Глухие дни стоят. Последние на плюшевой арене
С линялым куполом смешного шапито.
И лебединый взмах, вздымающих паденья брызг, седых стихотворений –
Охаживает – бризом средиземных утр –
московский перламутр пальто.

Разлука разметала любящих! И выколот окраин –
С глубокой смолью пустоты – зрачок.
И затерявшийся в позолочённых снах иль в оторопи лунной Каин,
И заплутавший в дебрях смысла, запропастившийся в сияньях, дурачок –

Поэт беспамятства – сшибает с веточек ранет багровый,
Зубами тянет узел тайны – сгустки лент!
Разоблачённую мороку в пальцах мнёт. И басом Маяка: «Здорово!» –
Ядром влетая в зал – в чахоточный мирок зевак, прошляпивших момент

Р а с х о х о т а в ш е г о с я колдовства – вдоль бубна
Скользит шаман, камлая с воем горловым!
Простоволосая в многострадальности стоит судьба стихов в Трёхпрудном.
И на руках несут, отчаливший от кромки родины, трёхтрубный дым.

Глухие сны висят. Лианами с небес спадают ливни.
Ввысь движется сырого шума пелена.
Обводы вымокших ресниц, рёв чёрного слона, нацелившего бивни...
Кровь волн разбившихся об скалы... Поэту выплаканность ливнем вменена –

В походку речи, чтоб так чувствовать – до дрожи!
Зажав в руке цвет похоронок матерей,
Солдатом падающим журавлей смотреть, летящих над страной, – дороже
Полёт зовущих стай, чем день за днём...
Вздымайте парус в странствиях морей!

Пропал в снегах. Где, сытый голодом, дрожит пространства лепет.
И в память о падении поэта – взлёт!
И даже убиенный, скульптор гор – из звонкой глины гарный воздух лепит.
В качающиеся п и а л ы а л ы х маков – расплавы т а л ы е вольёт.