Кукольник (Елена Евсеева)

Tibi et igni

1.
Движенье Невы незаметно под толщею льда:
Двойные оковы на бедной – декабрь да гранит.
Во мне затаилась не то чтоб большая беда,
Скорее, заноза. Но как неотвязно саднит!

Вначале – был вопль. А слова появились потом.
Так бабы рожают. Так в сердце рождается сбой.
Я выстругал куклу. Осталось достать долото,
Приладить верёвки. И слить воедино с собой.

Привет, Буратиныч, привет! Ты почти что живой.
Ты вышел на волю из слёз и сомнений моих.
У каждого времени – свой неприметный герой.
И самое время его разделить на двоих.

Мой дом над Рекою – отныне жилище твоё.
Мой снег – тебе манна, а ветер тебя – просквозит.
Мы спаяны вместе: так правдою метят враньё,
Предчувствуя истину в их нераздельной связи.
2.
Крепчает январь, пробирая до мозга костей,
Собакой грызёт. Хорошо ещё, ветер утих.
Что толку теперь от моих деревянных детей? –
Они не согреют ни чувств, ни желаний моих.

Заснули, поди. Где уж им взбудоражить умы,
Сердца растревожить, кондовые души пронять?
Я мёртв, Буратиныч, от этой поганой зимы,
И кажется, брат, ты один понимаешь меня.

Которые сутки мороз – ни присесть, ни прилечь.
Мотаюсь по дому, собою пространство круша.
Что делать мне? Разве – разжечь закопчённую печь,
Пустив на растопку всё то, чем я жил и дышал.

Игрушки мои драгоценные, светлые дни,
Большие надежды, великой поэмы зачин…
Ну вот. Наконец мы с тобою остались одни.
Не дрейфь, Буратиныч. Я нынче согрелся. Почти.
3.
…А вечер сегодня по-прежнему колок и бел.
Вторую неделю гуляет февраль по Неве…
Не верить в себя – это значит не верить себе.
И я вот не верю, не верю, не верю, не ве…

Вторичный продукт, Пере-сортица. Перья да сор.
Что там своего-то во мне – ни души, ни огня.
И всё же уйди, Станиславский! Я сам – режиссёр.
И куклы мои – это только во имя меня.

Вот ветер вернулся… Болезненно крутит плечо:
Вольно надрываться и груз волочить за двоих!
Давай, Буратиныч, молись на меня, дурачок.
Имеющий уши – услышит молитвы твои.

Ты веришь в меня, бессловесная тварь, говори!
Что выкатил зенки на небо? Отложен полёт.
Над мёртвой Рекою уже ничего не горит –
Дымится и тлеет пурга. Да тепла не даёт.

И что же! Всего лишь обычный февральский уют…
Куда ж меня, грешного, в этой метели несёт?!
Поставь себе, Господи, свечку за душу мою,
За то, что Тебе я не верю. Не верю – и всё!
4.
Зима отступает. Проходит своей чередой.
Ей снег и морозы уже не поставишь в укор.
Но время тяжёлое сходно с тяжёлой водой:
Не пить не прокатит, да вот отравиться – легко.

А пить, так до дна…
Что со мною, ведь речь не о том!
Я кукол своих из себя извлекаю на свет.
Мы все, Буратиныч, повязаны общим крестом,
И кто за кого там распят за две тысячи лет!
5.
Я слишком земной. Я не бог, не герой и не бес:
Какое мне дело до этих астральных качков.
Ведь если творить, не спускаясь при этом с небес,
Получишь не мир, а набор кучевых облаков.

Небесные кучки. Не тучки – лощёный лубок.
Летят. Примелькались. Топорщатся в каждом окне.
У тучек – точёные зубки и сытый зобок.
И зыбкая форма, подчас непонятная мне.

Я – слишком земной. Если только немного – в гранит.
А коль приглядеться – по сути такой же, как все:
Я - русло Реки, по которому время дымит…
Пойдём, Буратиныч. Спектакль начинается в семь.