Алексия

И мокрый снег на макинтошах тает,
И галки глухо кашляют во мглу,
И небо от Валдая до Китая
На лунную наколото иглу.

И мокрый снег на тротуарах тает,
И под окном скулит продрогший пес,
И тихий сумасшедший Чаадаев
Отечество клянет себе под нос.

И мокрый снег, не долетая, тает
От зарева неоновых лампад,
И хиппари в заплатанной "монтане"
В Евангелие крутят самосад.

И мокрый снег на рукописях тает,
И я, как большевистский ваххабит,
Селитру слов сушу в своем подвале,
Для хрестоматий выдуманных битв.

Мне хочется быть вражеским солдатом,
Чтобы топтать стихами фатерлянд,
Чтобы военнопленным по Арбату
Греметь цепями буквенных гирлянд.

Мне хочется быть втертым в переулки
Подошвами безбожного Рабле…
И сострадать милитаризму урки
Во всех его ефрейторских "алле!"

Мне хочется предать вас, как Иуде
Хотелось иудеям отомстить.
Издох-таки Господь, но вера будет
Среди бомжей на трех вокзалах жить.

1
Пожалуй, стоит вечер перерезать
"Жилеттом" незаконченной строки,
Пока не похмелился здешний цензор
Бациллами намерений благих.

Пожалуй, не пристало джентльмену
Над кляксой в биографии рыдать,
Исписывая лирикою стены
Синтетики, порнухи и стыда.

Пожалуй, усмехнется Гайавата,
Прищурясь на спидометр "Порше",
Над скальпами из вымоченной ваты,
Лежавшей вместо песен на душе.

И Мериме побрезгует, пожалуй,
Литературных пряников вкусить
Из-под кнута низложенной державы,
Приученной прощать и голосить.

А мокрый снег на рукописях тает,
Где слог за слогом вытравил Вольтер
Накопленное дикими веками
В бюстгальтерах начитанных минерв.

И мокрый снег, наш ненаглядный фатум,
Корявит изразцами гастроном,
Куда точь-в-точь в одиннадцать Довлатов
Сходил за вдохновеньем и вином.

И мокрый снег… Вот, черт, прилипла фраза!
Зачем зиме рифмованный пиар…
Гноится поэтическая язва
В прямом эфире ватников и нар.

Трещит экранизация Роssии
На швах, где были кадры о любви…
И сцены обывательских насилий
Доснял для нас ручной иезуит.

А были фотографии Брессона…
И Модильяни, кажется, вчера
Писал из наших классиков-масонов
Полотна разноцветного добра…

А были же тургеневские вздохи,
И снилось одиночество Дефо,
И ослепленный знаниями Борхес
Излечивался пушкинским стихом.

Померкла иллюстрация Ru.ссии…
Мелодии забились в инфразвук.
И директивы партии бессильны
Напеть нам колыбельную из вьюг…

Чтоб мокрый снег растаял на ладонях…
Чтобы потек по линиям руки…
Чтобы никто из любящих не понял,
Откуда на губах у них стихи…

2
А мокрый снег на рукописях тает,
И я, как православный ваххабит,
Селитру слов толку в своем подвале
Для ветеранов выдуманных битв.

Мне хочется быть пьяным кондотьером,
Чтоб на дровах разрушенных церквей,
С бомжами – продолжателями веры,
Смирившихся поджаривать свиней!

Мне хочется быть выжженной на шкуре
Татуировкой свастики весны,
Чтоб алгоритм фашиствующей бури
Душил бы наши ангельские сны!

Мне хочется у Кромвеля на сердце
Прочесть предсмертный ужас короля…
И хрустнет мир. И гауляйтер смерти
В "Диснейлендах" замучает землян.

3
Я представляю, как погибнут книги…
Сначала перестанут их листать.
В компьютерный сольют остатки тигель
Экраном девальвируя слова.

И, правда же, "люблю" на мониторе –
Не то, что у Булгакова "ЛЮБЛЮ!"
Не замирает дух, не пахнет морем,
Вослед никто не смотрит кораблю…

Никто не посвящает дульсинеям
Разбитые по пьяни фонари…
И даже буревестники не реют
Над кладбищами "Еллоу субмарин".

В страницах копошатся Мураками…
Гала-концертик ультразвуковой.
И смысла нет ни в Боге, ни в стакане
Куда я окунулся с головой.

И как сбежать от персонификаций,
Когда душа, как чертова Цеце,
Зудит, что нам с Россиею расстаться
В припадочном предложено конце…

Да черт бы с этой проклятой Россией,
Где постоянно тает мокрый снег,
Где сцены обывательских насилий
Уже не переносит человек…

Где книги продают, как помидоры
Либерализма местного дельцы…
Где строили Эдем по приговору
Неведеньем счастливые отцы…

Где мокрый снег на минаретах тает,
Где под окном скулит продрогший пес,
Где тихий, сумасшедший Чаадаев
Отечество клянет себе под нос.