Над пианино, средь пыльного интерьера...

Над пианино, средь пыльного интерьера, —
Россыпь портретов. Жжётся, как всё семейное.
Слева — смеётся стеснительно бабушка Вера.
Рядом — с улыбкой задорной прабабушка Женя.
Всё как обычно: лето, фонтан, манера
Скромно смотреть в объектив. Без прикрас, как есть.
Бедные платьица, воротничков паренье…
Фото — как все. Но навечно, не на мгновение,
Первой — шестнадцать, второй — скоро тридцать шесть.

Боль — как война. То проходит, то прижимает.
Вот и сейчас моя бабушка, призрачно-хрупкая,
Ловит мой взгляд после завтрака, умоляет
Детским почти голосочком, из временнОй скорлупки:
«Надо соседских пойти приютить детишек.
Ну же, прошу, накорми их, иди, Машутка».
И, уж совсем наболевшее, издалека:
«Этот кусок на тарелке — такой излишек!
Мы-то с тобой наелись. Наверняка».

«Я накормлю их», — бледнею и обещаю.
Ну а пока — убаюкивать да рассказывать:
Вере, сестрёнке, — конфету вприкуску к чаю.
Мамочка Женя красивую куклу к празднику
Снова подарит. Помнишь, как в тридцать девятом…
Вру, но она притворится, что будет так.
Мне милосердно внимает и мне прощает.
Вместе стираем с фото и смерть, и пятна.
Пусть ей немного легче от этих врак.

В них засмотревшись, шепчу: «Дорогие, останьтесь.
Ради нас: ради Ниночки, Леночки, Саньки».
Но на фото ответят с улыбкой: «Прости.
Ты же знаешь, что карточек более нет», —
Женя, прабабушка, — около тридцати шести.
Бабушка Вера — шестнадцати малых лет.