Лихорадка...

Тридцать семь и четыре... В крови, как свинец растворилась усталость.
Без зонта я до нитки промок под дождём, ожидая тебя.
Одиночество - киллер и с ним разговор бесполезен про жалость,
на века растянулись секунды минуты в осколки дробя.

Корабельною крысой надежда ушла, не оставив записки.
Тридцать восемь и три... Не сумели помочь аспирин и горячий глинтвейн.
Уничтожить пора незаконченных дел многотомные списки,
за ушедшей любовью железную дверь закрывая плотней

Тридцать восемь и семь... В потолок я смотрю, не моргая,
время бабочкой нервно дрожит на холодных, аптечных весах.
Наше знойное лето, как хворост сухой не дымя, догорает,
равнодушно пульсирует звёзд многоточье в ночных небесах.

Тридцать девять и пять... Докрасна накаляюсь, как нитка вольфрама,
Приезжай поскорей! Без тебя почернею, сгорая до тла!
По губам прочитать мою тень разучилась зеркал амальгама,
хоть живой и не умер ещё, но похоже - любовь умерла.

Я болею тобой до озноба, до хрипа в дрожащей гортани,
рвётся голос, и крик отражается эхом от окон и стен,
остаётся во рту послевкусье простых, но нелепых желаний
и его перебить не поможет ни ром, и ни горький абсент.

Стало плохо совсем, стрелка ртути, как Боинг взлетела за сорок,
я вдохнуть не могу - мои рёбра сдавила тисками тоска,
но в бреду? Наяву? Показалось - нашлась моя точка опоры
и привычно, как раньше ладонь мне сжимает родная рука...

25.04.17