tolerare silentium

как они умудрялись, теперь не знает никто.
сокровенное осенью ловко ныряло в перчатки.
ни дрожащие пальчики, ни обломанный ноготок
не попались. и всё обошлось. всё, похоже, в порядке.

их роман представлялся заморским франтом, мсье.
очаровывал дам, не пошлил, не конфузил намёком.
так красиво любилось ли? укрывала ль та карусель
им подобных? и век отвечал. как обычно — уроком.

захлебнулся конвейер служебных передовиц.
прогибались столешницы под локотками болтушек.
дымно хмыкали мальчики, удивлялся планктонный принц:
вот случилось — хотят не его. так, не зависть, но душит.

сострадали супругу, ругали женскую суть,
не ценившую преданность, деньги, семейную святость.
притомились и сплетники: не давали себе уснуть.
оттрепались. и сны потекли. первый, третий, десятый.

обречённо заткнулись: подумаешь, мотыльки.
потрепещут, помаются, словно в романах Харуки.
никому и не думалось, что он даже её руки
не касался. и не было встреч. ласк, сплетающих руки.

ничего не случилось, о чём приятно молчать,
совершенно случайно в кафе оказавшись напротив.
но любовь же всещедрая: им особые флёр и стать
подарила. любовь — это мёд. мёд, не пачканный дёгтем.

стал свечением воздух. коснувшись её, мерцал,
отражаясь от взгляда его (по словам очевидцев).
«представляю ответчика, также сломленного истца», —
говорил он. «винить — никого. есть, молиться, влюбиться».

«мой дружок, умоляю, ни слова ей, обещай.
обрекаю тебя на молчание вечное в этом».
мне, привычно кивающей, наливающей в чашки чай,
полагалось: дослушать; вздохнуть; чай; вино; сигареты, —

дружелюбный наборчик, архаика студвремён,
доставался, когда «что ж поделаешь» и всё такое…
но — нежданно-нечаянно — друг мой умер, оставив сон:
потемнело. скрипит карусель. нет, надорванно ноет.